Мы синхронно повернули головы в её стороны, гадая, к чему это было сказано.
Клара удобно устроилась в глубоком большом кресле, усевшись так, чтобы можно было и прижаться к спинке, и свесить ноги через боковую ручку. Величина кресла это вполне позволяло; оно было последним из очень старого комплекта, но любимым всеми, и так как все чувствовали, что доживает оно уже свой век и время его совсем на исходе, то серьёзно соревновались за право занять его. Я избегаю этого кресла, так как оно отчего-то напоминает мне, что и моё собственное время тоже истекает, а Симона и Питирим, напротив, от излишней сентиментальности просто прикипели сердцем к нему. Для Якоба иметь какие-то чувства по поводу предмета мебели – ниже его достоинства.
Наш мини-совет в преддверии большого Совета состоял из нас четверых, хранителей рода, и Клары, как текущего борца с нечистью в семье.
-Я к тому, - продолжила Клара, - что это честнейшая правда, будто нечисти стало больше и она «среди нас». Как из рога паршивого изобилия сыплется. И сыплется, и сыплется.
Клара заёрзала в кресле, занимая ещё более удобную позу.
-Не продохнуть, в общем, - закончила она.
Через секунду молчания Симона спросила:
-Откуда нечисть?
-Это настоящая нечисть, тётя, - тут же ответила Клара. – Самая настоящая. Та настоящая, которую мы истребили под корень благодаря программе «Дядюшка Краунер» лет триста назад. Та, от которой и следа не осталась.
-И я видела твою стену, дядя…
-Это тоже настоящая нечисть, я знаю, - я мрачно перебил её. – А я говорил.
Симона сделала кислую мину: конечно, она мне тогда не поверила.
-Я не самый-самый эксперт в мире, есть и лучше меня, - смиренно продолжала Клара, - но у меня уже есть мнение. Этот цикл начинается снова. Скоро у нас станет вдесятеро больше врагов, скоро вообще все будут против нас. Мы снова под огнём.
Не поручусь, что только у меня возникло желание указать Кларе, что она действительно не «самый-самый эксперт», чтобы делать такие заявления; но только потому, что верить в её прогноз никому из нас не хотелось.
-Ой, только не надо преувеличивать, - всё-таки проворчал Якоб, но так неубедительно, что никого это не впечатлило.
Мы столько лет жили спокойно. Точнее, мы четверо жили спокойно всю жизнь, а жизнь наших детей и внуков была ещё тише и нормальнее, но родовая память всегда шептала нам, что было и по-другому. Мы вроде бы не могли помнить, как оно было, но помнили; и мы точно не должны были забывать, чтобы не допустить того, но как-то всё равно подзабыли. И каждый теперь невольно пытался нащупать в смутной родовой памяти, в эхе мыслей и надежд предков, подсказку, как с этим справиться.