«Давным-давно на белом свете жила семья мореходов: повелось, что каждый мужчина в ней становился моряком, были среди них и капитаны. Так сам род свой они вели от славного капитана Торвальда, открывшего архипелаг Туманов, Северное море и исследовавшего Полуночный берег материка. На маленьком, но зато целиком принадлежавшем только им, острове в архипелаге Туманов и жили теперь потомки Торвальда.
читать дальшеМладшего из них, восьмилетнего мальчика, родившегося в осеннюю мрачную пору, когда все острова тонут в тумане, звали пока просто Малыш. Он был боязливый, задумчивый ребёнок, и не любил море, которое было здесь повсюду. Ему хотелось бы увидеть бескрайнюю землю, материк, где, по рассказам и книгам, столько разных животных и растений и погода меняется при движении с севера на юг и запада на восток. Но для этого всё равно требовалось пересечь море.
Малыш видел море каждый день, и каждый день море, видя его, начинало шептать: ты будешь моим, Малыш, ты опустишь на моё дно, вода и рыба превратят твоё тело в скелет, гладкие белые кости, и никто не будет знать, что с тобой случилось. Оно неизменно вело себя именно так; и даже когда Малыш подрос и перестал слышать голоса – камней, травы, песка, мёртвой рыбы, голоса исчезающие, тихие, остаточные, он всё равно чувствовал, что не по нраву морю.
Море знало его тайну. На самом деле, отцом Малыша был вовсе не славный лоцман Оллив, знающий все тайные опасности архипелага Туманов и ближайших бухт Полуночного берега. Так вышло, что отцом стал один писатель и исследователь – Линн Тонн, которого замучила морская лихорадка так, что ему пришлось сойти с корабля на ближайший берег. Писатель плыл к центру Северного моря, к жемчужине всех его остров, прекрасной Скале Альбатроса, цветущему среди льдов острову, согреваемому гейзерами и подводными вулканами. Ближайшим же берегом оказался остров Торвальда. Болезнь задержала писателя на добрый месяц, и за это время молодая жена Оллива влюбилась в Линна Тонна, а тут как раз Оллив отплыл показывать путь герцогскому фрегату. Что такая женщина, как Камми нашла в худом, вечно хмуром и погружённом в себя Линне? Так разве что полный контраст её мужу и вообще всем мужчинам, что окружали её на островах. Она никогда не видела таких, как Линн Тонн, людей, которых интересовало не столько то, что видимо, а то, что скрыто и неясно.
Линн Тонн, конечно, не знал, что стал отцом; он отбыл, как только смог подняться на корабль. Да впрочем и сама Камми не знала точно, кто отец Малыша, пока тот не подрос достаточно, чтобы вполне определённо походить на Линна Тонна. Хорошо, что кроме Камми никто не знал об этом сходстве – в виду отсутствия возможности сравнения.
Так что море не просто так не любило Малыша; отца его оно тоже не любила; можно сказать, что это было семейной чертой.
Потому что род Тонна был полной противоположностью рода Торвальдов.
Интеллектуалы, учёные, поэты – и аристократы. В путешествие они пускались только тогда, когда это нужно было для исследований, или чтобы развеять грусть. Они смотрели на мир широко открытыми глазами, их фамильной чертой было желание знать как можно больше, впитывать впечатления и как-то особым образом обрабатывать их, чтобы возвращать миру своё мнение о нём. А мир прислушивался к этому мнению. Род Тоннов был специально назначенными наблюдателями, зеркалом, куда мир смотрелся, чтобы познать самого себя. Поэтому их интересовало всё, и интерес этот был сугубо эгоистичным, безвозвратным, он не предусматривал отдачи.
Торвальды посвятили себя морю; они обожали его беззаветно, боготворили и не ждали благодарности. В их жизни не было ничего, кроме моря, кроме штормов, ветров и мелей, штилей, путеводных звёзд и мысов. Море тщеславно, оно любит именно такое отношение. В Малыше оно чувствовало слабое звено – слишком сильную склонность к размышлениям для того, чтобы уметь любить беззаветно. А Малыш чувствовал в море злую волю.
На самом деле, это не совсем так: у моря нет злой воли, оно стихийно – хаотично и объективно, как всё в мире, созданное до человека и не человеком. Но Малыш имел насчёт моря своё мнение, по началу основанное на страхе, которое то ему внушало, а уж затем – затем, позже на кое-каких выводах. Он наблюдал за морем, чувствуя, что нужно изучать того, кто собирается однажды тебя убить. В то время, в детстве, Малыш не сомневался, что море исполнит задуманное, но ему уже тогда хотелось оттянуть этот момент. Море заставило его вырасти очень быстро».
«Испортилась погода внезапно, что было, впрочем, таким привычным, правильным действием, что скорее внезапной жителям архипелага Туманов могла бы показаться погода устойчивая. Но для гостей этих остров – теперь уже гостей поневоле, выверты погоды всегда становились неприятным сюрпризом.
В эти дни на острове семьи Торвальдов «загостились» только двое: странствующий картограф Её Величества и его дочь-подросток. И хотя путешествовали они, естественно, вместе, жизнь вели отдельно друг от друга. Спускаясь утром к завтраку в общий зал семейной гостиницы Торвальдов, Белинда предпочитала садиться не рядом с отцом, а за соседний столик. Отец и дочь приветствовали друг друга, но на этом их общение и заканчивалось, быть может, до вечера, когда они точно так же встречались за ужином. Картограф, Люций Делакр интересовался только своими картами, от завтрака до ужина он разбирал, читал, исправлял и дополнял их, а после ужина садился поближе к кружку местных и тихо слушал их разговоры, отдыхал. С натяжкой это можно было назвать общением с другими людьми.
Белинда уходила после завтрака бродить по острову, всегда по одной и той же дороге, может быть и по одному только маршруту. Если же погода была совсем из рук вон плоха, то девушка поднималась в свою комнату и не появлялась, пока не приходило время ужинать. Она никогда не обедала и никогда не открывала занавесок в своей комнате. После ужина она опять исчезала, либо на совсем коротенькую прогулку, либо уже отправляясь спать. За всё время, пока её отец составлял карту острова, от неё услышали не большее двух дюжин слова. Она была тихой тенью.
Поэтому истерика, которая случилась с Белиндой, когда их отъезд пришлось отложить, была тем более неожиданна для всех, кроме её отца.
Белинда была необычной девушкой; конечно, это было заметно, но она была _ещё более_ необычной девушкой, чем «это было заметно». Она не меняла принятых решений. Она предупреждала отца, что не скажет ему ни слова, если он всё же заставит её уйти из университета и отправиться с ним в «картографическое» путешествие. У Люция не было больше детей, и кто-то должен был продолжить его дело, как он продолжил, разумеется, дело отца, тот – деда Люция, и так далее. Белинда сдержала своё слово, но Делакра это не беспокоило, кажется. Может быть, он полагал, что пусть дочь с ним не разговаривает, но путешествие ей нравится, нравится исследовать и запоминать местность – наследственные черты. То, что у неё твёрдый характер, - так это вообще замечательно. По окончании путешествия она смириться с тем, что картография для неё не столько долг, сколько призвание. Не исключено, что эти соображения Люция были справедливыми.
Да, таким образом, у Белинды Делакр и Малыша, то есть, Линна Торвальда было много общего. Оба они оказывались заложниками наследственности. Только у Белинды всё было взаправду, а для Линна как раз наоборот. Его истинный долг крови звал его видеть и узнавать как можно больше, а не сидеть всю жизнь на одном и том же острове с тоской и боязнью вглядываясь во враждебное море.
Так, возвращаясь к тому, что Белинда своих решений не меняла. Дело было не только в волевом характере, но и вот в чём: любая перемена принятых заранее планов приводила Белинду в истеричное состояние. Если она не могла сделать то, что давно было решено, теряла контроль над собой. Истерика начиналась сразу и длиться могла долгое, долгое время. Только потом Белинда кое-как смирялась с обстоятельствами.
И в этот раз ей пришлось смириться, после того, как с отчаяния и с разрешения Делакр её скрутили и привязали к кровати; она продолжала кричать и плакать, уже сорвав голос, но царапаться, кусаться и лягаться уже не имела возможности. Охранять Белинду посадили младшего из хозяйских детей, Линна.
К вечеру Белинда пришла в себя».
«-Я думала, Торвальды знают про море всё, - сказала Белинда после трёх дней их удивительно и сразу начавшейся дружбы.
-Только не я, - честно ответил тогда Линн. – Я не хочу всё знать про море, я боюсь его. Оно хочет убить меня.
Они вели откровенные разговоры, рассказали друг другу то, о чём сами не думали по-настоящему. Не странно совсем, что к тому времени, как погода стала сносной для отъезда, Белинда уже решила: она должна взять Линна с собой. Если не может спасти себя от нежелаемой участи, то поможет тому, у кого проблема очень даже похожая. Линн Торвальд не был создан для моря.
В общем, Белинда уговорила Линна бежать, что было очень необычно: обычно молодой человек уговаривает девушку, к тому же между ними обязательно если не романтическое чувство, то чувственное желание. Белинда и Линн испытывали друг к другу искреннюю симпатию, но не было в этом ни чувственного, ни романтического».
«В зимнее время Полуночный берег не опасен: ветра уходят отсюда, вода становится медлительной, у берегов, там, где помельче, замерзает или заполняется ледяным крошевом. Но там корабли не ходят ни зимой, ни летом.
Летом бушуют штормы, недели не проходит без грозы, встают страшные туманы у бухт. Летом только очень опытные и смелые моряки выбирают этот путь – вдоль Полночного берега. Остальные стараются обходить его по большой дуге – Летней линии, удлиняя себе путь на много недель.
Торвальды часто выводят корабли на Летнюю линию или сводят с неё, проводят относительно безопасными путями. И хотя Герлинн знал это, надеялся, что попадётся его кораблю другой шкипер, не из бывших родичей. А даже если и родич, то ни за что не узнает в капитане Герлинне Делакре Малыша Торвальда.
Картографом капитана была его сестра – Белинда, которая не убереглась от наследственной страсти к точной географии. Герлинн тоже следовал по воле наследственной тяги к новому и неописанному: их корабль, «Зимородок», шёл к Скале Альбатроса. Конечно, усыновленный Люцием Делакром незаконнорождённый отпрыск Торвальдов и Торнов не знал, что его настоящий отец, Линн Торн так и не добрался до Скалы – а может так и не вернулся обратно. Последнее, что было о нём известно, что после месяца на архипелаге Торвальдов, он сел на корабль, шедший по Летней линии. Возможно, команда не сумела на этой линии удержаться, и коварный Полночный берег забрал их тела – на пути к Скале или на обратном.
Около архипелага «Зимородок» подобрал своего шкипера – Вана Торвальда, троюродного брата Малыша, давно потерянного для семьи, сгинувшего среди прочих позорных или скорбных тайн. Ван был старше на одиннадцать лет, да и мало обращал на тихого младшего братца внимания; их, Торвальдов, было так много, особенно ребятни, что где упомнишь всю мелочь, крутящуюся у тебя под ногами. Но верно видимо, что есть в каждом человеке нечто, что не меняется ни с годами, ни с событиями, так что и много времени спустя те, кто знал его хоть немного, увидят его в толпе. А тут и толпы не было, и капитана нельзя не заметить.
Ван узнал брата, но вида не подал. Не потому, что в ходу у Торвальдов была удивительная тактичность, а потому что, как сказано было, Малыш был для семьи всё равно, что мёртвый.
А Малыш его не узнал. Он, признаться, никогда особенно к родственникам не присматривался. Странно это, но всё так и было. Мать, отец, два родных брата – больше он бы никого не признал.
И раз сам не смог вспомнить, кто из его родственников у них шкипером, то решил, что и тот понятия не имеет, кто на «Зимородке» капитан.»
«К Летней линии Ван провёл «Зимородок» точно, как на карте нарисовано, будто не огромный корабль по неспокойному своевольному морю, а маленький кораблик по карандашной линии.
Море любило Вана, потому что он его любил – молился ему, как живому богу, и в других богов не верил. Ради любимчика море даже забыло на время о том, что ненавидит Герлинна и давно уже жаждет его съесть. Чувства со временем вовсе не утихли, напротив: на ненависть у моря вся вечность. И тех, кто навлёк на себя эту ненависть, оно и после смерти не оставляло в покое, кормило ими своих рыб, из костей извлекало элементы. Уничтожало врагов полностью, до последней частицы.
Летняя линия была будто в самом деле прочерчена по морской поверхности: там, где течение менялось, менялся и цвет воды, и волны казались меньше. Море одолевал сон, и безмятежным взглядом оно следило за проплывающими по нему корабля, не заботясь особо, в достаточной ли степени люди на них осознают себя должниками этой воды, что, так и быть, позволяет им продолжать путь.
Обыкновенно штурман сходил с корабля на первом острове Летней линии, где ему быстро находилась работа на одном из суден, следующих обратным курсом. Но Ван предложил сопровождать «Зимородок» и дальше, до Скалы Альбатроса. Грех было отказываться от такого предложения, и капитан не стал, согласился. Но в глубине души не то, что испугался, но насторожился: каковы были причины этого.
У Вана действительно были причины. Одна причина – семейное предание о суде Скалы Альбатроса, о том, что дух моря выходит каждое утро на её вершину, и радуга рождается из преломления света о его полупрозрачное тело. Дух воздаёт каждому по заслугами и проступкам, а предателей он, должно быть, карает достаточно сурово. Предание, которое Герлинн узнать не успел и которое в самом деле было абсолютно правдиво: собственными глазами радужного духа моря видел когда-то капитан Торвальд.
Другая причина – любопытство; кто же из моряков, тем более навигаторов, не хотел бы побывать у легендарной точки, отмечающей абсолютный центр земли. Конечно, все знают: планета круглая, но даже умники называют Скалу Альбатроса «абсолютным центром». В ней живёт магия, физическая или «настоящая», но здесь начинаются навигационные линии на всех картах и магнитные линии, здесь сходятся ветра и течения и судьбы.
И третья причина – Белинда Делакр».
«Зимородок» шёл по краю Летней линии две недели и пять дней, когда по ту её сторону разразился невероятный шторм. Так близко непогода подходила редко, и мало кому удавалось увидеть это волшебное зрелище – как ветер угасает на подходе к практически воображаемой линии, как опадают волны, как исчезает дождь, меняет цвет небо – от чёрноты туч к синеве и свету. Будто мир, поделённый надвое, с едва размытой границей: две части, противоположности, вглядывающиеся друг в друга с надеждой понять столь отличное понимание смысла жизни. Для кого-то жизненный путь – это буря, для кого-то – ласковое море. Борьба и спокойствие, наглядное демонстрирующие свои свойства.
Люди на корабле смотрели на столкновение двух реальностей, на то, как нечто незаметно превращается в свою противоположность. Можно сказать, - на иллюстрацию того, как совсем незначительные изменения, едва уловимые и постепенные могут сделать из нас совсем других людей, а мы даже не поймём этого. Единственным, чей взгляд не привлекло это зрелище, был Ван Торвальд. Для него происходящее выглядело иначе.
Было то, что отличало Торвальдов от «обычных людей»; не только образ жизни и верность традициям – на самом деле, что странного в последнем, да и первый был не так уж удивителен.
Начиная с легендарного капитана в наследство им доставалась не просто истовые любовь к морю и поклонение ему, но и умение видеть его истинное лицо. И потому морю для них всегда было настоящим; и сложно объяснить, что скрывалось за этим, но только и Летняя линия была для Вана действительно линей, и шторм и спокойствие – не были противоположностями. Может быть, он потерял способность изумляться морю так, как остальные, но зато действительно _знал_, что оно живое существо, знал его характер и слышал его слова.
Как бы то ни было, для Вана этот шторм был знаком – море гневалось, но не могло преступить им самим установленные границы. Кто держался Летней линии, тот был неприкосновенен. Но цель пути, а море, конечно же знало цели всех кораблей, плывущих по нему, цель была ему неприятна. У Скалу Альбатроса, там, где вода и солнце создавали самую яркую и красивую радугу на планете, море хранило свою тайну. И уж кого-кого, а Малыша оно не считало достойным узнать её. Малыш был предателем: у него, отпрыска рода сухопутных крыс, был шанс стать подданным морских просторов, но зов крови был сильнее зова моря, а оно не прощало тех, чья воля так или иначе оказывалась крепче её воли. Для моря у людей не было иного предназначения, чем служить ему.
Море посылало недвусмысленное предупреждение Вану: если он поведёт этих людей к Скале Альбатроса, то впадёт в немилость. Он разделит их судьбу, а та вряд ли окажется доброй и долгой.
Но на самом деле, судьба Вана Торвальда была решена в тот момент, когда он ступил на палубу «Зимородка» и увидел Белинду Делакр. В день, когда за море послало предупреждение, он уже был готов пойти за Белиндой следом и в пучину. Если Белинда хотела увидеть Скалу Альбатроса, Ван не мог не привести её туда, следуя врождённой интуиции человека моря. И этот курс был проложен его сердцем, как всегда, но ныне не ради моря, а ради женщины».
«Море гневалось всё чаще, за очередным «самым последним» предупреждением, следовало ещё одно. Море было встревожено. Ещё ни один из рода Торвальдов не шёл против его воли; Малыш был не в счёт, конечно. Это была странная перемена, знак беспокойства; если получилось у одного, если хоть кто-то нашёл для себя то, что затмило в его глазах море, то такое может случиться и со всеми.
В то время штормы более сильные, чем раньше, обрушивались на архипелаг Торвальдов; и они не могли понять, в чём причина сумрачного молчания их божества. Море теперь отвечала им через раз, и они почувствовали, что им сложнее понимать его поведение, чем это было раньше. Для Торвальдов отдаление от моря было трагедией, их души вросли в эти волны и этот ветер, они брали там начало, и теперь начинали высыхать. А тела вслед за душами заболели.
Торвальды менялись на глазах; они теряли аппетит, а за ним и плоть, и силы, и болезни шли за ними попятам. Но ужаснее всего было то, что они не могли найти причин их отлучения от моря, и не зная своей вины, не могли её искупить. Море же молчало на этот счёт.
Море молчало, а «Зимородок» скользил по его волнам к Скале Альбатроса, и вот уже несколько дней осталось до конца пути, и измученный сомнения, разрываемый чувствами Ван Торвальд пришёл к Белинде Делакр объясниться».
«Над Скалой Альбатроса в небе навсегда зависла белоснежная светлая дымка – оптический обман, водная взвесь и солнечные лучи, влажный воздух и частицы сбиваемых волнами со скалы песчинок. С каждым веком Скала Альбатроса становилась тоньше и ниже ещё немного, но весь век рода человеческого её должно было хватить.
Ночью свечение становилось серебряным.
Вечером и на рассвете – розовым.
А в определённое время поутру над Скалой Альбатроса вставала радуга.
И именно в этой радуге была главная тайна моря, которую оно открыло только однажды, лишь одному человеку – славному капитану Торвальду, и он берёг эту тайну в своём сердце до самой смерти, и его наследники хранили её, пока Белинда Делакр не похитила сердце одного из них. И теперь тайна принадлежала ей и её брату, хотя они и не знали о том, какое чудо уже у них в руках. После Торвальда они были первыми людьми, кому было суждено найти Скалу Альбатроса.
Скала Альбатроса стала видна смотрящему в полдень, когда море было так тихо, как не было за всё время их пути. И небо было чистым, ни дымки, ни облачка, а солнце слепило глаза. Это казалось хорошим знаком; но такое мнимое спокойствие не обмануло Вана. Он уже сделал свой выбор и теперь видел, что море готовится воздать ему за предательство. Но он знал его тайну; чем ближе к Скале Альбатроса, тем лучше он понимал доверенный ему секрет. И он начинал чувствовать этот секрет, как второе сердце, как что-то, запертое в его груди. Пока молчащее, но готовое к началу ритма.
Как только тайна забьётся, он узнает и способ спасения от гнева моря».
«Радуга превратилась в крылья… а потом море будто взорвалось: волны, брызги, фонтаны воды обрушились на Скалу Альбатроса, на «Зимородок», поднялись к небу. Три водоворота закрутились вокруг корабля и скалы, и штормовой ветер в мгновение порвал паруса.
А небо оставалось спокойным, только солнце сияло всё сильнее, и золотой свет спускался навстречу волнам.
Люди на «Зимородке» цеплялись за палубу и борта, корабль ходил ходуном. Но Ван Торвальд слышал в голосе моря безумие и тоску, горе того, кто был побеждён.
-Много лет назад, - прокричал Ван, - она спустилась с небес, а теперь её зовут обратно!
-Что это значит?!
Но вопрос Герлинна остался без ответа. Золотые лучи уже скользили по воде, разглаживая её, как утюг – ткань. Море отступало. Море уходило.
Море возвращалось домой. Блудная дочь неба, которую выдал Ван Торвальд, когда увидел радугу Скалу Альбатроса, когда тайна вздрогнула и стала подобна второму сердце. И тайное убежище моря было раскрыто.
Свет коснулся Скалы Альбатроса – места, куда ступило первый раз божество, спускаясь в море. В тот миг всё стало золотым – вода, доски, паруса. Корабль встал ровно, повисли его оборванные снасти. Наступила тишина.
-Смотри, - сказал Малыш. – Мы – Золотая каравелла. Мы – легенда.
Древняя сказка о золотом корабле, указывающим путь всем заблудившимся в ночи. Свет во тьме – вот чем становился «Зимородок» в тот миг.
Они уже плыли в воздухе, поднимаясь всё выше, и все цвета обращались в оттенки золота. Море потеряло власть над ними.
Море… изменилось. Далеко, на острове Торвальдов семья Вана, все, как один, вздрогнули и ощутили пустоту столь ужасную, что не смогли уже никогда заполнить её. Тот день стал началом заката их рода.
И в тот день сила моря ушла из людей навсегда. Море стало таким, какм мы знаем его теперь. Своенравной стихией, опасной, непредсказуемой – но не разумной.
А на небе с тех пор сияет созвездие Золотая Каравелла, указывая путь к великой тайне, которая уже никогда никому не откроется».