Earthling
Гаснущие угли последний раз мигнут красным и подёрнутся наконец уже пеплом, и я открою глаза в новом мире. И здесь нет ни цветов, ни звуков, но лучше всего, что здесь нет того жара, что разрушает не только тело, но и душу. Здесь нет страха, здесь нет огня.
Это пустое и очень светлое место. Здесь столько света…
Я родился во тьме, как и большинство: было три часа ночи, так мне говорила мать. Она боялась этого часа, именно тогда сильнее всего демоны и слабее всего души, и шепчут во тьме голоса, рождающие жажду в сердцах.
Она боялась за меня, страшилась, каким станет ребёнок, родившийся в такой час. Но прошло несколько лет, и она убедилась окончательно, что, напротив, я меньше других слушал волны и бурю, и крепче других спал по ночам, не откликаясь на шёпот, и никогда не чертил на песке странных букв и знаков, приходящих в голову ниоткуда, но остающихся там навсегда – чтобы рождать кошмары и видения.
Я был обычным в мире необычного, и мать радовалась, глядя на меня. После того, как отец ушёл к вечным снегам в поисках несбыточного и, хотя обещал вернуться, исчез навсегда, конечно не по своей воле, мать находила утешение только во мне и моей обычности. Всё же печаль жила в её сердце, и мать умерла слишком рано.
Я смотрел на таинственный мир вокруг и, понимая его необыкновенную притягательность, не мог понять другого: как люди не видят, что на самом деле важно, зачем они идут за миражами и химерами, за зыбкими словами, смысл которых совсем иной, чем им кажется, и что при этом они теряют образ творца, свои души, оставаясь лишь внешне подобными ему – до поры до времени.
Они видели за каждым словом старых книг обещания чудес, а я видел лишь буквы, из которых эти слова состояли. Иногда я складывал эти буквы произвольным образом, чтобы получить какое-нибудь хорошее предсказание. Я видел и меньше, и больше, чем они, но я оставался свободным.
В ту ночь, когда разразилась самая страшная буря, и океан разошёлся, открывая путь Спящему, каждый из нас принял свой истинный облик. И когда я огляделся вокруг, я уже не увидел ни одного человека, ибо впервые внешний облик жителей города стал соответствовать их внутреннему, и оказалось, что ни один ни сохранил свою душу.
Остался только я, и я бросился к ратуше, на вверх башни, чтобы увидеть, как морской ужас рушит город по пути на волю. И только смотритель городских часов, как и я, оставался человеком.
Кошмарное существо приближалось, и твари, занявшие город, склонялись перед ним, но оно не обращало на них никакого внимания, и те, кто были неосторожны, были раздавлены его огромным телом.
Это была самоё тьма, отравившая наш мир неутолимой жаждой, заполнившая его весь, от конца до края, лишившая всех, кто родился в нём, надежды, пожравшая их разум. Смотритель часов поджёг башню, и мы ждали, когда привлечённое ненавистным огнём, оно попытается задавить, затушить его, когда подползёт к башне… мы не думали, что падение ратуши причинит ему серьёзный вред, но это было единственное, что мы могли сделать.
И я помню сильнейший удар, разрушивший стены, я помню падение, огонь, молнию и липкую тьму, понёсшуюся рядом со мной, но не помню падения, лишь как потому догорали угли – и вставало солнце. И его было всё больше, и я понял, как должны были складываться буквы в древних книгах, и я увидел обещанный ими всеми свет.
Я увидел свет, поглотивший тьму, и это было для меня наградой.
Это пустое, это светлое место – это пространство света.
Это пустое и очень светлое место. Здесь столько света…
Я родился во тьме, как и большинство: было три часа ночи, так мне говорила мать. Она боялась этого часа, именно тогда сильнее всего демоны и слабее всего души, и шепчут во тьме голоса, рождающие жажду в сердцах.
Она боялась за меня, страшилась, каким станет ребёнок, родившийся в такой час. Но прошло несколько лет, и она убедилась окончательно, что, напротив, я меньше других слушал волны и бурю, и крепче других спал по ночам, не откликаясь на шёпот, и никогда не чертил на песке странных букв и знаков, приходящих в голову ниоткуда, но остающихся там навсегда – чтобы рождать кошмары и видения.
Я был обычным в мире необычного, и мать радовалась, глядя на меня. После того, как отец ушёл к вечным снегам в поисках несбыточного и, хотя обещал вернуться, исчез навсегда, конечно не по своей воле, мать находила утешение только во мне и моей обычности. Всё же печаль жила в её сердце, и мать умерла слишком рано.
Я смотрел на таинственный мир вокруг и, понимая его необыкновенную притягательность, не мог понять другого: как люди не видят, что на самом деле важно, зачем они идут за миражами и химерами, за зыбкими словами, смысл которых совсем иной, чем им кажется, и что при этом они теряют образ творца, свои души, оставаясь лишь внешне подобными ему – до поры до времени.
Они видели за каждым словом старых книг обещания чудес, а я видел лишь буквы, из которых эти слова состояли. Иногда я складывал эти буквы произвольным образом, чтобы получить какое-нибудь хорошее предсказание. Я видел и меньше, и больше, чем они, но я оставался свободным.
В ту ночь, когда разразилась самая страшная буря, и океан разошёлся, открывая путь Спящему, каждый из нас принял свой истинный облик. И когда я огляделся вокруг, я уже не увидел ни одного человека, ибо впервые внешний облик жителей города стал соответствовать их внутреннему, и оказалось, что ни один ни сохранил свою душу.
Остался только я, и я бросился к ратуше, на вверх башни, чтобы увидеть, как морской ужас рушит город по пути на волю. И только смотритель городских часов, как и я, оставался человеком.
Кошмарное существо приближалось, и твари, занявшие город, склонялись перед ним, но оно не обращало на них никакого внимания, и те, кто были неосторожны, были раздавлены его огромным телом.
Это была самоё тьма, отравившая наш мир неутолимой жаждой, заполнившая его весь, от конца до края, лишившая всех, кто родился в нём, надежды, пожравшая их разум. Смотритель часов поджёг башню, и мы ждали, когда привлечённое ненавистным огнём, оно попытается задавить, затушить его, когда подползёт к башне… мы не думали, что падение ратуши причинит ему серьёзный вред, но это было единственное, что мы могли сделать.
И я помню сильнейший удар, разрушивший стены, я помню падение, огонь, молнию и липкую тьму, понёсшуюся рядом со мной, но не помню падения, лишь как потому догорали угли – и вставало солнце. И его было всё больше, и я понял, как должны были складываться буквы в древних книгах, и я увидел обещанный ими всеми свет.
Я увидел свет, поглотивший тьму, и это было для меня наградой.
Это пустое, это светлое место – это пространство света.